Камень и боль - Страница 205

205

Стены базилики продолжают расседаться. Трещины растут, Каликсту наследует сиенец из рода Пикколомини — Пий Второй, бывший поэт-лауреат императора Фридриха, впоследствии именованный современным Тацитом, Эней Сильвий. Он правит, не зная сна. Ночи его бессонны. Болезнь, против которой бессильны знаменитейшие врачи, приглашенные издалека. Ночи его белые. Мучаясь бессонницей, он зовет писцов, диктует им до рассвета. Вот какова жизнь народов и королевства за Альпами, вот каковы их деяния и судьбы… Светает. Гуманистические закругленные периоды папы полны бессонницы, все слова его — без сновидений. И он Рима не любил. Боялся Рима. Папа-странник, так называли его, папа — странник из страха перед кознями. Весь свой понтификат проездил он из города в город, блуждая по всем краям. И у него был свой Поркаро, как у Николая Пятого, его катилиновца звали Тибурцио, а потом — кондотьером Пиччинино и князем Тарентским… Сиенец Пий все время бежал от чего-то, мучимый бессонницей, находя покой только в горных лощинах, на носилках над пропастями Апеннин, над шумом водопадов, над водными гладями в начатых постройкой акведуках… Так он больше и не вернулся в Рим и умер от горя в Анконе… Нет, он ни кирпича не прибавил к этим пятнадцати стопам выше пола…

А Павел Второй из рода Барбо! Тут уж не один только Платон и Сенека, тут выступают на сцену и римские гении, пахнущие плесенью и увешанные редчайшими драгоценностями. Теперь приносят жертвы не только богу, приносят жертвы и Ромулу и Ремулу, папские прелаты зовутся Каллимахом, Главком, Петронием, Асклепиадом… И папский двор — уже не монастырь, каким был прежде, и не академия, как при Николае, теперь он — роскошный дворец, полный статуй, картин, дорогих тканей, предметов, добытых раскопками, золота, янтаря, горных хрусталей, жемчугов, драгоценностей. Жемчугов, драгоценностей, — но больше всего именно жемчуг любит Павел Второй из рода Барбо, венецианец.

И народ плясал под окнами папы, а тот смеялся, и вместе с ним смеялся канцлер церкви кардинал Родриго Борджа, впоследствии Александр Шестой. Папа смеялся и строил великолепные дворцы, но и у него тоже был свой катилиновец, и у него был свой Поркаро и Тибурций, по имени Платин, весьма ученый, с венчиком редких волос вокруг лысого черепа, — обнаруживший, что privilegium Constantini, при помощи которого столько пап обосновывало свою светскую власть, — просто благочестивый подлог, совершенный в древнее время одним монахом, слишком пылким угодником папства. Император Константин, умирая, не завещал в благодарность за избавление от проказы всю светскую власть папе Сильвестру, древний документ оказался подделкой. Катилиновец Платин! Двадцать суток провел папа, осажденный в Ватикане, но победил святой отец и, ввергнув заговорщиков в узилище, устроил на радостях новое празднество большие ристания у себя под окнами, — на глазах у него бегали взапуски старики, евреи, ослы и буйволы, папа смеялся, народ ликовал, — возвышение в глубине храма так и осталось на пятнадцать стоп выше пола…

А остальные? Дядя Сикст, со своим великим замыслом передать тиару своему возлюбленному Пьетро Риарио, который ввиду этого уже распустил всех своих придворных девок, но Пьетро отравили венецианцы, а его союзника, милого Галеаццо Мария, убили миланские катилиновцы в храме Сан-Готтардо, и Пьетро ходил потом по залам Ватикана огненным призраком, пока его не сменил убитый родным братом, доном Сезаром, папский сын, герцог Гандии Борджа… Дядя Сикст! А после него генуэзец Иннокентий Восьмой из рода Чиба, облагавший все преступления налогом, доход с которого плыл в мошну его сына Франческо Чибы, карточного мошенника и завсегдатая публичных домов, мужа Маддалены Медичи… Потом Александр Шестой Борджа, грозовая туча, золото и яд, женщины и убийства, дон Сезар, дон Жоффруа, герцог Гандии, донья Санча, Лукреция Борджа, римский инфант, сыновья и дочери; управление Ватиканом и папской политикой, пока папа преследовал Орсини, вверено женщине, дочери Лукреции, разлив ужасов, поголовное умирание кардиналов, князей и прелатов, ужины с голыми женщинами, cosa diabolica… Потом Пий Третий, бессильный больной старик, правивший под охраной испанских знамен дона Сезара ровно двадцать пять дней.

Огромные величественные здания, дворцы, водопроводы, новые укрепления, твердыни, библиотеки, сады, роскошные замки, раскопки, восемь пап, восемь понтификатов и крохотное, ненужное, смешное возвышение на каких-нибудь пятнадцать стоп выше пола в глубине храма…

Юлий Второй молился возле расседающихся стен базилики — на коленях и стоя, прислонившись лбом к поручню подставной скамейки для коленопреклонений, и старческий шепот его звучал сипло и глухо. Позади него стоял кардинал Алидоси, высокий, хмурый, безмолвный, со своим отсутствующим взглядом, взглядом в никуда. Папа читал плач пророка Иеремии, начав со стиха Алеф. Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником.

Потом он встал от молитвы и взял это дело в свои руки, имея мало времени впереди и мысля при этом о вечности. Вызвал знаменитейших архитекторов. Первым явился маэстро Браманте из Милана, изысканный, вежливый, учтивый, облаченный в славу, как в пурпурный плащ, испытавший все наслаждения, вечно алчущий денег, почестей, женщин. В свои шестьдесят лет он еще возит с собой прелестных молодых красавиц, до того очаровательных, что других таких в мире не найти. В каждом его слове — коварство, в каждом движении — княжеская утонченность, усвоенная при дворе Сфорца. Он не терпит превосходства, не терпит возражений, не переносит противодействия. Все считают его гением, но ему этого мало, он требует, чтобы ему воздавали чуть не божеские почести, как в свое время Паррасию и Скопасу Галикарнасскому. Во всей Италии нет более крупного храмостроителя, и он это знает. Возвел себе великолепный дворец с роскошными комнатами для своих подруг, устраивает пиры, принимает кардиналов и римских баронов. Но вот приехал маэстро Джулиано да Сангалло из Флоренции, шумный, простой, бушующий, стихийный, полный детского благоговения к папе, которому еще при Борджа построил укрепления в Остии и которого любит со страстной восторженностью. Он ест за троих, много пьет, отличается прямодушием, полон бурного веселья, каждому славно в обществе маэстро Сангалло. Во всей Италии нет более крупного храмостроителя, и он это знает. Их целое семейство — Сангалло, и все строители, тут не разберешься, один только бог разберется, и он благоволит к ним, к этим кондотьерам искусства, а больше всего — к маэстро Джулиано, который любит папу Юлия и вместе с ним немало пострадал от всяких козней, еще когда тот был только кардиналом Джулиано делла Ровере от Сан-Пьетро ин Винколи.

205