Камень и боль - Страница 40

Вернулся от вещей. Это сложные обряды, — говорит, пришлось обещать, что я женюсь на мертвой, буду принадлежать только ей, и она мне поможет, эти мертвые обладают удивительным, великим могуществом… Микеланджело боится его. Что он там пережил, что там было? С мертвой — он, живой! Приор Служителей девы Марии за такие дела был сожжен… Cives Bononiensis coire faciebat cum daemonibus in specie puellarum — так объявляли о нем, ведя его на костер. Микеланджело боится. Но Граначчи ничего не рассказывает, даже нарочно говорит только о вещах совсем будничных, привычных… Но он бледен, глаза блуждают, и улыбка его — уже не мальчишеская, а резко прочерченная волнистая черта на лице, часто жестком, оцепеневшем от тяжелого внутреннего напряжения.

Медичи, остановившись перед ними, стал беседовать с Доменико Гирландайо.

— Я возьму у тебя кое-кого из них, — слышат мальчики его голос. — Мне нужны живописцы для карнавала, но я их тебе не верну. Оставлю их в своей Академии, в садах, под строгим присмотром старенького Бертольдо, понимаешь, мне нужно опять пополнить штат своих художников…

Мальчики слушают в изумлении, затаив дыхание. Всем застелила глаза золотая мечта. Стать художником Медичи, расти под присмотром старого Бертольдо — лучшего друга божественного Донателло, воспитываться вместе с сыном Лоренцо Маньифико, пировать среди членов Платоновой академии, среди людей, одни имена которых внушают почтение князьям, герцогам, королям, папам… Золотая мечта! И Гирландайо дрожит от радости. Да, из его учеников хочет Маньифико выбрать себе художников — не из мастерской Верроккьо или Перуджино, из его! Лоренцо переводит испытующий взгляд с одного лица на другое, по мере того как мальчиков называют. Напряженное мгновенье. И внезапно в него вкрадывается тень тайны.

Маньифико молча смотрит на бледное лицо Граначчи. Граначчи дрожит, руки его крепко сжаты. Лоренцо смотрит на других ребят, потом опять медленно поворачивается к Граначчи. Нет, он не спрашивает даже Гирландайо. Он смотрит только на паренька. Тень не рассеивается. Тень стоит неподвижно. Окна, день и ночь, свет и тень.

— Ты! — указывает Лоренцо на Граначчи. — Ты мне нравишься. Сумеешь сделать эскизы костюмов для процессии консула Павла Эмилия?

— Сумею, — уверенно отвечает Граначчи. — И не только это. Я готов.

Маньифико улыбнулся над лаконичностью ответа и ждет. Мальчику нужно бы сейчас стать на колени, почтительно склониться, благодарить правителя, поцеловать ему руку, обещать… Но Граначчи не склоняется, не преклоняет колен. Граначчи стоит молча, и взгляд его еще больше потемнел. Гирландайо смущенно приносит за него извинения, но Лоренцо с доброй улыбкой махнул рукой. Тут только Граначчи заговорил.

— Чего тебе еще? — удивился Лоренцо.

— У меня есть друг, — хрипло произносит Граначчи и уверенным движением подталкивает Микеланджело вперед. — Я люблю его. Без него не пойду.

Все замерли. Но правитель засмеялся и, положив обоим мальчикам руки на плечи, промолвил:

— Редко встретишь нынче такую дружбу, ребятки! Что ж, возьму вас обоих: друг твой, наверно, достоин такого поступка.

Косогор.

Уж не ноябрьский, а весенний, апрельский, полный солнца. Микеланджело, со слезами счастья, мнет руку Граначчи.

— Никогда тебе этого не забуду, Франческо, никогда.

Но тот молчит. Не улыбается. Волнистая линия рта, прочерченная на холодном, оцепеневшем лице. Это уже не мальчик, умеющий радоваться и смеяться. Он глядит на камень косогора и слушает пылкие, упоенные слова Микеланджело, не шевелясь. Да, здесь они стояли тогда… здесь он впервые о ней услышал… Вдруг Граначчи хватает его за руку, лицо у него измученное, и он шепчет с горькой нотой отчаянья:

— Микеланджело! Микеланджело!

Микеланджело испугался. Первый раз Франческо говорит таким голосом.

А Граначчи шепчет.

— Поклянись, что никогда меня не оставишь!

Он тянет его в сторону. Они стоят перед воротами на римскую дорогу. Смеркается. Легкие апрельские сумерки. Высокий крест перед ними, Флоренция всегда ставила У своих ворот кресты. Большак полон народу. Сейчас ворота запрут, пора возвращаться в город. Мальчики стоят перед крестом, спиной к дороге. Позади неимоверный шум — голоса купцов, топот коней, грохот колес, крики всадников, протяжные призывы и просьбы нищих, молитвенное бормотанье странствующих монахов.

— Вот здесь поклянись, что никогда меня не оставишь! — сказал Франческо. — Что лучше сейчас умрешь, чем когда-нибудь покинешь меня… Что готов принять любую муку, если меня забудешь!

— Клянусь! — поднял руку Микеланджело, потрясенный звучащим в голосе Франческо отчаяньем, испуганный видом его, завешенного сумраком лица.

— У меня нет никого, кроме тебя, Микеланджело… — прошептал Граначчи.

Тут позади них послышалось приглушенное чтенье молитв. Перед крестом остановились три монаха. Трубы на башне прозвучали уже второй раз. Дорога опустела, зубчатые ворота скоро закроются, и только черные крепостные стены будут торчать в сером пространстве. Но если господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.

— Пора идти, — сухо промолвил Граначчи, смерив монахов враждебным взглядом.

Но один из них обратился к нему и с обычной у странствующего монаха смиренной улыбкой сказал:

— Вот запирают ворота. Мы пойдем с вами, пареньки. Они пошли.

Граначчи молчал.

— Вы — первые, кого мы встретили при входе в город, — заметил второй монах. — Такие встречи никогда не бывают случайными. Кто вы, парни?