Камень и боль - Страница 60

Головы клонились. Буря выла. Она решительно не хотела покинуть город без добычи. Край рясы коснулся Микеланджело.

— Встань, юноша! — приказал суровый голос. — Новый послушник? И в бурю пришел?

Вопрос был обращен к стоявшему рядом монаху.

— Это мой брат, — робко ответил фра Таддео. — Он навестил меня, и мы задержались, разговаривая, потому что давно не виделись. Его зовут Микеланджело Буонарроти.

Савонарола кивнул головой.

— Я помню это имя. Ты и твой друг Франческо Граначчи первые встретились нам в воротах Флоренции, когда мы пришли в этот заброшенный виноградник господень. Мы шли сюда, к новому берегу вечности, а вы стояли перед крестом у ворот и клялись друг другу в вечной верности. Я обещал, что не забуду ваших имен, я не забываю таких вещей и не забыл. Мы вместе вошли в город я, фра Сильвестро, фра Доменико Буонвичини, ты и твой друг, я не забываю таких вещей. Ты тогда сказал, что вы — медицейские художники. Это до сих пор так?

— Да, — ответил Микеланджело.

— Брат твой вступил на путь спасения. А ты?

Пожелтевшее, сухое лицо с заостренным носом почти приникло к юноше. Жаркое дыхание монаха плывет возле самых глаз.

— Не знаю, — прошептал Микеланджело.

— Ты живописец?

— Ваятель.

— Высекаешь Венер, Диан, Елен, нимф и как там еще зовется вся эта дьявольщина? А правитель Лоренцо радуется, платит тебе, ласкает тебя?

Буря продолжает неистовствовать, и братья испуганно глядят на своего настоятеля. Знают, что они — в руке божьей. Знают, что без его воли волос не упадет с их головы. Знают, что жатвы много, а делателей мало. Но видят в сотрясающихся окнах небо отверстым — и уж если надо взойти на него, так с молитвой. Савонарола поглядел на их смятенье и страх язвительным взглядом. И кивнул.

— Ступайте в часовню и молитесь, главное, читайте покаянные псалмы — не ради бури в воздухе, а ради той, что непрестанно зыблет ваше сердце. Помните написанное: "Ты воистину не хочешь погибели нашей, после бури посылаешь успокоение, после вопля и плача изливаешь радость". Идите и молитесь!

Монахи стали уходить парами, сжав руки и склонив головы.

— Я спросил тебя насчет пути спасения, и ты сказал: не знаю, — начал Савонарола, оставшись с Микеланджело вдвоем. — Так ответил ты мне. А как ответишь Христу?

Юноша молчал.

— Когда ты восстанешь ото сна?

И на этот раз не получив ответа, монах отступил немного и скрестил руки на груди.

— Да, все вы такие! Я мог бы говорить к вам, как ангел, но вы молчите, сердца жестоковыйные! Чем мне смягчить вас? Сколько раз падал я духом, на вас глядя! Спаситель пролил кровь свою за вас, а вы молчите! Вам небо уготовано — пир великий и вечный, сделанный царем, — а вы молчите! Все власти и херувимы небесные с изумленьем глядят на дело искупления, дело божье, а вы молчите! И ты — в их числе! Если бы Платон, Аристотель и все эти языческие философы, которых вы почитаете, знали хоть одно слово той правды, что я расточаю среди вас, они пали бы на землю и преклонились бы перед премудростью божьей. А вы молчите. Ради чего расточаю? Ради чего? Ради своей выгоды расточаю? Кто ищет выгоды, те сидят в Риме, одетые в мягкие одежды, непрестанно пируя, проводят время среди наслаждений, забав и золота, предаваясь излишествам, а не постам, умерщвлению плоти, молитвам, в зное дневном и под бременами, как я и братья мои. Ради чего расточаю? Ради того, что сгораю от любви к богу — и ради твоей души! Бог зовет тебя, а ты отвечаешь: не знаю! Отрок Самуил радостно ответил: "Говори, господи, ибо слышит раб твой!" А ты — "не знаю"…

— Я молюсь, — шепчет Микеланджело. — Молюсь и живу, по мере сил, в страхе божьем…

— И выбираешь для князя языческие статуи, он с тобой советуется, покупая их, вы осматриваете античные произведения, а?

Микеланджело опять склонил голову. Это правда. В последнее время Маньифико так его полюбил, что на все осмотры всегда брал его с собой и, прежде чем что-нибудь купить, всегда с ним советовался.

— Искусство! — воскликнул монах. — Чего только не укрыли вы под этим красивым словом! Нечистоту и кощунство, идолослужение. Не изображения Христа и святых, а голых женщин, языческих богинь. Не говори, будто смотришь только на рисунок, — ты лжешь сам себе, на голую женщину смотришь! Не говори, будто ты поглощен только живописью, — ты лжешь сам себе, нечистыми порывами и похотью сердца своего поглощен ты. Да, искусство — как дар божий! Но о нем вам ничего не известно. Вам известно только искусство, дар ада!

— Искусство может быть только одно… — сказал Микеланджело.

— Перед богом. Да. Но не перед людьми, — резко перебил Савонарола. Люди назвали этим именем вещь мерзкую и гнусную, у которой с даром божьим нет ничего общего, которая попросту — сеть дьявола. Все на свете должно быть во власти бога, — все, чем мы живем, что мыслим и чувствуем, что совершаем, что видим вокруг себя, все должно быть богослужебным. Для того и созданы человек и мир, чтоб служить. Чтоб каждой мыслью и каждым поступком своим он совершал великую, непрестанную литургию. Написано: непрестанно молитесь. Как по-твоему, что под этим подразумевается? Все, что в тебе и вокруг тебя, должно быть молитвой, — понимаешь, ты, художник медицейский? А без этого все — кощунство, кража, ибо ты крадешь принадлежащее богу. Наполняешь свою мысль и тешишься вещами, которые крадешь у бога и отдаешь тлению, рже, червям. Не радеешь о вещи, для которой рожден, — о вещи вечной.

— Искусство вечно… — возразил юноша словами Бертольдо.