Камень и боль - Страница 95

Пока Аминта расчесывала свои пышные, длинные светлые волосы перед венецианским зеркалом, подарком юного Джулиано Медичи, которого она избавила от задумчивости, но не могла отучить от философии, мысли ее разбрелись в разные стороны. Дождливый день вновь навеял печаль, угнетавшую ее с самого пробуждения до сумерек. События не интересовали ее, ей было безразлично, где там наступают французы и когда они появятся здесь, во Флоренции. Ей решительно все равно, танцевать ли в пантомимах перед неаполитанскими дворянами, папскими или французскими, — это стало решительно все равно после смерти Лоренцо Маньифико, времена которого никогда уж не вернутся и ничем их не заменишь. Величие и все очарование жизни исчезло вместе с жизнью Лоренцо, все, что творится на Пьеровых празднествах, — смешно, просто нелепая карикатура, подделка какая-то под прежние празднества и развлечения. И Аминта, распустив волосы, стала вспоминать лучшую свою роль, — когда она танцевала нимфу Аретузу, и с таким успехом, что пьесу пришлось повторить, и все молодые патриции влюбились в нее, осыпая ее подарками и клянясь своим родом и именем. Пьер не отважился бы теперь устроить карнавал, где изображалось бы бегство нимфы Аретузы. Кто пришел бы смотреть? Савонарола со своими монахами?

Расчесывая длинными движениями свои волосы, словно набирая в ладони тишину, женщина приподымала их и опять отпускала к земле, взвесив их тяжесть. Падали волны волос, и падал дождь за окнами; женщина, причесывающаяся при дожде, всегда полна легких грез и очарованности. Золото волос и волны тишины, шум дождя, стройные нагие руки, любовные воспоминания. Это была как бы игра, в которой кости могли выпадать в разнообразнейших сочетаниях. Воспоминания, золото волос и шум дождя, нагие стройные руки, волны тишины. Волны тишины, нагие руки, золото волос, воспоминания, любовь. Дождь, золото волос, воспоминания нагих рук, любовь и мечта, прилив и отлив тишины. И еще многое другое. Но внешне это были только длинные, протяжные движения, которыми она расчесывала свои волосы. Словно ручьи поют, так звучали волосы у нее в руках, и красота ее обновлялась над челом, над нагой шеей. В этих волосах — тепло и холод, былое и скорбь, поцелуи и ласки, печаль и радость, они улыбались и рыдали, — это были волосы женщины и, значит, всегда таинственные. Расчесывая их, она блуждала в своих прошлых днях и при этом думала о будущих минутах, потому что как ручьи поют, так звучали волосы в ее руках, и порой она словно касалась тут озерной глубины, а там — лишь лунного света, здесь — оставшихся следов ласк, там — огня страсти, а там еще — одиночества среди теней, — и все это было богатством ее волос, их тайной речью и их молчанием. А дождь за окном шелестел, как длинная песня тоски.

Потом она кончила причесываться, повернулась и оглядела себя в зеркало, как чужую. Но лицо той, другой, было слишком похоже на ее лицо, — две красивые сестры, одна живая, другая — ее отражение, одна настоящая, другая из стекла, но волосы у обеих одинаковые, — ей пришлось снова думать о любви.

Значит, Франческо Граначчи не пришел. На последний его сонет она ответила своим сонетом, в котором ясно дала ему понять, что ждет его сегодня. Он не пришел! Граначчи — прекрасный юноша, ведущий жизнь, полную отречения. И она тоже еще прекрасна. Гибкая, стройная нагота ее с упругими грудями снова засверкала в зеркале, подарке философа. Две нагие сестры, глядящие друг на друга, внимательно друг друга осматривающие, нагота, блестящая в зеркале под тихий шелест дождя, две нагие сестры, одна — из стекла, но, судя по задумчивому взгляду, все время ожидающая, как и та, живая. Отчего Франческо такой? Его сонет говорил о любви, которая никогда уже не проснется после мертвого объятия, но теперь — напрасно зарытая жжет, как погребенное солнце, сонет его говорил об обетах, давних и полных боли и отречения, о любви, ожившей при взгляде на нее, о любви, смеющейся мукам, любви, суровой, как лавр… Она не поняла и в своем сонете написала о любви ожидающей, идущей навстречу с простертыми руками. А он не пришел. Мне хочется, чтоб он был здесь. В такой час тоски и печали, час дождя, час любви — почему он не пришел?.. Хочется, чтоб он был здесь, чтоб смотрел на меня своим полным отреченья взглядом, чтоб был здесь. День печален, я поставила нынче две свечи в церкви — о том, чтоб он пришел, молилась о том, чтоб пришел. Не понимаю его стихов, может быть, тут скрыто какое-то несчастье, но я не перестану томиться о нем наперекор всему. Тоска, мертвый день, идет дождь, город как будто вымер, небо как будто охвачено страхом и жаждет крови, по улицам ко двору Медичи непрерывно тянутся какие-то вооруженные, он не пришел, не придет, со мной говорят одни эти долгие часы дождя, я гляжу только на самое себя в зеркало. Никогда не представляла себе так свое томленье, я готова себя возненавидеть, возьму и разобью зеркало, значит, мне суждено остаться одной, навсегда одной, будут опять весенние и летние розы, весенние и летние поцелуи, весенние и летние губы, опять, а я буду всегда одна, — так всегда: когда любишь сильней всего, остаешься одна… Он не пришел, теперь все равно, кто ни придет, неаполитанские, испанские, французские ли рыцари, уже не вернутся времена Аретузы, которая потом превратилась в источник, но и возлюбленный ее, от которого она убежала, — тоже, чтоб соединиться с ней, превратился в источник, и оба они оказались в глубях подземных, в глубях без солнца, на темных подземных дорогах, там оказались и слились друг с другом, а потом уже вышли одною рекой на земную поверхность, два потока в едином теченье, вместе катятся волны, волны любви, волны волос, тишины, одиночества, волны речные…