Камень и боль - Страница 96

Послышался короткий стук в дверь. Аминта поспешно встала, завернулась в плащ и пошла отворять.

Вошел лютнист Кардиери, скинул мокрый плащ. Сел, обхватил колени руками и остался в этой позе.

— Я как раз думала о тебе, — тихо промолвила Аминта. — Мне было грустно, — как хорошо, что ты пришел.

Он не поверил, что она думала о нем, но сделал вид, будто верит, так как любил ее, любил по-прежнему, любил не так, как другие. А она знала, что он не поверил ей, и была ему благодарна, что он не спорит и все таит в себе. Но как раз из-за этого чувства благодарности стыд не позволил ей прижаться к нему, и она села поодаль, опять подперла подбородок ладонями и устремила на него глубокий взгляд своих черных глаз. Молчание обоих и дождь слились в созвучие тишины.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила она.

— Плохие, — ответил он и опять замолчал.

Глаза его блуждали. Она только сейчас заметила, как он бледен. Наверно, из-за нее. Подсела к нему, взяла его руки в свои, чтоб согреть. Они были мокрые от дождя.

— Я на самом деле рада видеть тебя, — сказала она, и ей показалось, что она говорит правду, — жаль, что не пришел раньше…

— Я ищу Микеланджело…

— Если ты будешь искать его больше, чем меня, я начну ревновать…

Она улыбнулась. Он посмотрел на нее резким, отчужденным взглядом, но она опять улыбнулась. Тогда он встал и протянул руку к плащу. В это мгновение присутствие любимой женщины, к которой он пришел отдохнуть, стало ему в тягость. Она испугалась.

— Почему ты уходишь?

— Я просто зашел повидать тебя и спешу дальше. Пойми, я должен, должен найти Микеланджело.

Лицо его искривила гримаса.

— Не уходи, — попросила она. — Если ты уйдешь, я буду думать, что…

— Что?

— Что ты пришел только затем, чтоб проверить… одна я или нет.

— Я уже давно этого не делаю.

— А знаешь… — она поколебалась, — я бы хотела, чтоб ты это делал…

Он пожал плечами.

— Коли захочешь уйти от меня, так уйдешь, проверяй не проверяй. Мне это ничего не даст!

Она встала, подошла к нему вплотную, так что он почувствовал такое мучительно знакомое ему благоухание ее тела. Он закрыл глаза, чтоб хоть не видеть ее.

— Я никогда от тебя не уйду… ты знаешь, — промолвила она. — И я тоже знаю. Я не хочу уходить. Куда? В случайное объятие? А если б даже ушла, разве ты не найдешь меня снова и снова — еще больше тоскующей по тебе?

— Горькое утешение, — возразил он.

Она поцеловала его.

— Нет, правда, я пойду, — сказал он. — Ты каждому даришь на прощанье поцелуй?

— Иногда еще меньше… — ответила она холодно.

Он стоял, опять уже плотно закутавшись в плащ, и бледное лицо его жалобно молило.

— Останься, — прошептала она, сжимая его руки. — Останься… Ну куда ты? Ведь знаешь, что мы с тобой не разойдемся никогда. Не только потому, что я не знаю, как бы я могла быть в такое тревожное время без тебя, — не только поэтому.

— Мне надо! — твердо ответил он. — Надо поговорить с Микеланджело. Ты не представляешь себе, что значит для меня этот разговор! Никто не поможет мне, кроме Микеланджело, единственного друга. Я не буду знать покоя, пока не поговорю с ним.

Она отпустила его руки. Оглядела быстро, любопытно и отступила.

— Тогда ступай и возвращайся… вечером…

Он молча кивнул и ушел.

Она опять села в одиночестве, сложила руки на коленях. Кардиери… она в самом деле никогда не уйдет от него, они связаны навсегда. Любовью? Это любовь, если только близ огня его сердца в душу к ней нисходит ясный покой и мир, если ей кажется, что только под взглядом его угрюмых, полных горечи глаз она чувствует себя в безопасности? Это любовь? Она сжала руки и устремила взгляд в дождь. Им хорошо вместе, но она будет всегда одна. Хоть и любит, а будет одна. А Граначчи не пришел. Под его темным, тревожным взглядом она не была бы в безопасности, — наоборот, в нем угадывается что-то маняще сумрачное, какое-то тайное горе, которое поразило бы их нежность, как гром. И все-таки она по нем томится. Какой страшный час грусти и дождя! Волны, волны, волны… Нимфа Аретуза превратилась в источник, и так они друг друга нашли и соединились вместе в глубях, где нет солнца, на подземных путях, а потом вместе вышли на поверхность, как река… как один поток… да, она напишет это ему — в ответ на его странные стихи… Сев за столик, она стала выводить красивыми узкими буквами свое письмо к Граначчи. Укоризненный сонет — за то, что он не пришел в час проливного дождя над садами.

Кардиери пробирался под ливнем. Он обошел все любимые Микеланджеловы места, но пока нигде не нашел его. А ему нужно поговорить с ним сегодня же, этого напряжения дольше не выдержать, никто не даст ему такого доброго совета, как Микеланджело, ведь — Кардиери хорошо помнит бред Микеланджело, когда тот был при смерти, да, Микеланджело понимает многое, что скрыто от остальных, он умеет говорить с темнотой, Микеланджело поможет. Кардиери сдернул берет и подставил голову под сильные струи дождя, — как был отраден студеный хлещущий ток для больной головы!

Встретились нос к носу у ворот в сады. Микеланджело уже уходил, но сбивчивая, прерывистая речь друга принудила его остаться. Они укрылись от дождя в садовой лоджии, и Кардиери, смертельно бледный, начал.

Уже второй раз он видит один и тот же сон. Ему приснился Лоренцо Маньифико. Сперва просто какое-то серое облако встало у его постели. Потом в облаке стало медленно вырисовываться Лоренцово лицо, измученное, посиневшее, каждая морщина — глубокая, полная тени. Кардиери в испуге вскочил на постели и вытаращил глаза на призрак. Туча совсем рассеялась, и у постели лютниста стоял Лоренцо Маньифико в рубище, оборванный, нищий. Рука его была — одна кожа да кости, но не хрустела. Он медленно поднял ее предостерегающим жестом, требуя тишины, потому что Кардиери хотел закричать. И в глубокой тишине послышался такой любимый голос Лоренцо: "Пойди, скажи моему сыну Пьеру, чтоб он приготовился к скорому и безвозвратному изгнанию из дома. Это — оттого, что он не послушался моих советов". Потом опять встало серое облако, окутало правителя в одежде нищего, и все исчезло.